Когда часть территорий Украины оказались оккупированы после начала полномасштабного вторжения России 24 февраля, люди с зависимостью лишились и ЗПТ. «Настоящее время» поговорило об этой проблеме с волонтерами, а также с теми, кто остался без лекарства в оккупации.
Побеседовать с Женей — девушкой, которая участвует в программе ЗПТ в городе Рубежное Луганской области, — журналисты смогли в присутствии волонтера Алексея Квитковского. Он руководит общественной организацией «Ресурсный центр Всеукраинского объединения людей с наркозависимостью «ВОЛНА-Донбасс»». Женя еще не оправилась от пережитого и согласна отвечать на вопросы только в присутствии знакомого, которому может доверять.
«С началом войны многое изменилось в моей жизни, — говорит Женя. — У меня нет дома теперь. Моего парня убило. Я только по носкам его тело смогла узнать, он был весь черный. У меня больше нет друзей. У меня теперь много кого нет. У меня полностью все изменилось. Я до сих пор разговаривать не могу нормально».
По словам Жени, в ее дом попал снаряд на четвертый день войны: «Что-то сильное прилетело между третьим и вторым подъездом. У меня там, в середине, как раз была двухкомнатная квартира. Это была очень сильная волна. Я даже не знаю, что это за сила такая была».
Она попыталась вернуться домой и забрать вещи и документы, но все было уничтожено. Под завалами остались и препараты.
Перед началом войны активисты успели договориться с Минздравом о том, чтобы люди на ЗПТ могли в экстренных случаях получать запас препаратов на месяц. Когда российские войска перешли границу, Жене и другим пациентам ЗПТ в Рубежном выдали терапию на этот срок. Часть Женя носила при себе, остальное оставляла дома. Найти запасы лекарств в развалинах квартиры она так и не смогла. А то, что было с собой, быстро закончилось: «Когда пропадает терапия, сразу пропадают силы. Если б я еще одна была, может, и полегче было бы. Но мне вообще не хотелось жить, ничего делать не хотелось. Я просто хотела, чтобы «раз» — и все. Очень хотела покончить с собой. Ощущала себя одна, никого рядом не было. И с ребенком на руках. Страшно, тяжело. И я не знала, как дальше вообще, как выбраться. Сначала я вообще не знала, как из Рубежного выезжать, еще и с ребенком таким. Очень тяжело. Только ради дочки я старалась».
Далеко не всю свою историю Женя может рассказать сама. Когда она начинает плакать от страшных воспоминаний о войне, рассказ продолжает Алексей, который помогал ей выбираться из оккупированного Рубежного: «У Жени непростой ребенок, у Ники ДЦП (детский церебральный паралич). Ходить она не может, а коляска была сломана. Потому Женя постоянно ходила с семилетним ребенком на руках. А она худенькая, до 50 килограммов. И вообще ничего не было, она осталась одна в разбомбленной квартире».
Вместе с другими жителями разрушенного дома Жене пришлось перебраться в подвал. Многие соседи боялись выходить на улицу из-за непрекращающихся обстрелов. А Жене периодически приходилось выходить одной, чтобы найти еду для себя и дочери: «Постоянно стреляли. Первые дни мне приходилось оставлять дочку и идти искать поесть. Когда начинались обстрелы, я падала на землю и ждала, пока все утихнет, чтобы можно было идти дальше. То, что мы жили в подвале, — это ничего не сказать. Потому что было холодно, и ребенок у меня сам себя не может обслуживать. Я сейчас вспоминаю это все — и меня накрывает. Я не знаю, как рассказывать, что мы перенесли».
Прожив в подвале пять дней, Женя с маленькой Никой смогли переехать к знакомым, квартира которых уцелела. Но и там были сложности, говорит Алексей: «У таких детей, как Ника, обычно есть какое-то свое увлечение. Она ограничена в движениях — и для нее было самым любимым развлечением смотреть мультики и детские блоги в телефоне. Но так получилось, что телефон этот оказался дома на зарядке, когда в здание попала ракета. Разбомбило квартиру — и все, телефона не оказалось. А Ника просто не понимала, куда у нее забрали эту любимую игрушку, этот телефон. Она его все время требовала, все время просила. Это было невозможно. Их люди хорошие пустили к себе, но потом у них уже от постоянного крика волосы дыбом вставали, и они начинали спрашивать, когда они уже уедут».
Поняв, что оставаться в чужом доме больше нельзя, Женя вместе с дочкой уехала в Старобельск — в надежде, что там еще работает кабинет ЗПТ. Без лекарств она с каждым днем чувствовала себя все хуже. Но метадона в Старобельске не было, в больнице, куда Женя обратилась за помощью, ей помочь не смогли. Тогда она сказала Алексею, что хочет покончить с собой: «Я понял, что это не шутки. Некоторые бравируют этим, мол, «я вздернусь пойду» или еще что-то. И ты чувствуешь по голосу, что это не то. А когда она мне сказала, то я почувствовал, что она на грани. Я ей сказал: «Женя, мы тебе поможем по-любому. Не вздумай ничего делать. Все будет хорошо, мы все сделаем. Только еще чуть-чуть потерпи. Как только выедешь в Украину, сразу все будет окей».
Активисты договорились с врачами, чтобы Жене могли оказать помощь в Днепре, который находится под контролем украинских властей. Там программа ЗПТ продолжает работать и по сей день. Пока Женя с Никой десять часов объездными путями добирались до города, препараты для нее уже выделили. По словам Алексея, активисты понимали, что метадон в данном случае — предмет первой необходимости.
Сейчас Женя с Никой уехали из Украины. Они живут в Нидерландах, но оправиться от пережитого не могут до сих пор, говорит Женя: «Нике сейчас намного лучше. Мы просто выходим на улицу — и она улыбается, рада, что мы можем просто идти. Мне сейчас, конечно, тоже лучше, но я все еще не могу отойти. Страшно, если слышу шорохи или звук железа. Сразу же накрывает».
Специфический «звук железа» возникает при кассетных бомбардировках, объясняет Алексей, который продолжает работать в воюющей Украине. По его словам, во время такого обстрела происходит 20-30 взрывов одновременно и в зоне поражения находятся целые районы: «Когда идет кассетная бомбардировка, сразу несколько бомб падает — и такой звук. Я когда-то работал на заводе, там листы железа разгружали. И когда один лист железа кидаешь на другой, получается очень похожий звук на эту кассетную бомбардировку».
Алексей Квитковский рассказывает, что из-за войны люди не только теряют доступ к лекарствам, как Женя, но и сталкиваются с насилием со стороны российских войск или бойцов так называемых «ДНР» и «ЛНР» — в том числе из-за того, что у таких пациентов есть метадон.
«Очень много людей оказались без доступа к препаратам. Большинство, кто на ЗПТ, выехали в Украину — кто раньше, кто позже. Во время войны всем тяжело, но наркозависимые люди страдают еще больше. Потому что они даже не имеют доступа к лечению», — говорит Алексей.
Тем, кто оказался без доступа к лекарствам, Алексей и другие активисты помогают выезжать с оккупированных территорий. Оказываясь в свободной Украине, люди начинают рассказывать о жестоком обращении.
Одна из подопечных Алексея из Рубежного (называть имя она боится) рассказала, что, войдя в город, российские военные и ополченцы так называемой «ДНР» фотографировали медицинские карты людей, которые принимали заместительную терапию, и склоняли некоторых пациентов к сотрудничеству. С их помощью они находили тех, кто получил запас препарата, ходили по домам и отбирали лекарства, говорит волонтер: «Вот сидишь ты дома, пациент ЗПТ. Получил свой препарат на месяц. У тебя он есть, и ты сидишь и уже думаешь, куда тебе выехать, как. Ты знаешь, что у тебя есть еще на 20 дней этих препаратов, и ты все рассчитываешь. Тут звонок в дверь, и твой знакомый из программы говорит: «Привет, это я, открывай». Человек открывает — и тут забегают к нему вооруженные люди, говорят: «Мы знаем, что у тебя есть препарат. Лучше отдать по-хорошему, или будем искать».
По словам Алексея, его подопечная из Рубежного встретила знакомого по терапии возле подъезда, с ним были военные. Он предложил «по-хорошему» отдать препараты. Девушка соврала, что, не выдержав стресса, приняла месячный запас лекарств сразу, но вооруженные люди ей не поверили: «Взяли у нее ключи от квартиры, вошли. А там пожилая мать и больной ребенок. Ее заводят в отдельную спальню, раздевают и у нее в бюстгальтере находят эти препараты. Она с собой носила, боялась, что прилетит ракета, пока ее нет. Они их забрали и говорят, мол, «ты, хоть и наркоманка, неплохо сохранилась».
После этого, говорит девушка, один из военных сказал остальным, что она занимается секс-работой (он использовал другую, оскорбительную формулировку). В действительности девушка подрабатывала вебкам-моделью.
«Она объясняет, что у нее ребенок, мать больная и все это она делает, только чтобы их обеспечить. Мать-одиночка, — рассказывает Квитковский. — И они предложили ей обслужить их орально. Троих ополченцев. А если она откажется, пообещали ее как наркоманку отвезти в комендатуру, где их «друзья с Северного Кавказа» с ней совсем по-другому будут разговаривать и просить не будут. И она была вынуждена это сделать».
По словам коллеги Алексея, активиста Фонда содействия защите здоровья и социальной справедливости имени Андрея Рылькова Вячеслава Матюшкина, украинцы, принимающие заместительную терапию, столкнулись с насилием со стороны российских силовиков и пророссийских боевиков еще в 2014 г. Пострадали пациенты ЗПТ, проживающие в оккупированном Крыму, а также на территориях так называемых «ДНР» и «ЛНР»: «Эти случаи были сначала в Донецке и Луганске, а до этого в Крыму. Не стало заместительной терапии. И, по разным источникам, только в Крыму это обошлось нам более чем в 100 смертей людей, которые употребляли наркотики. Официальные власти России говорят, что всех их отправили в реабилитационные центры, на программы и все прочее. Но на деле все не так».
Речь на неподконтрольных Украине территориях идет не только о дискриминации, но и об откровенном насилии, говорит Алексей Квитковский. В 2014 г. как активист он уже работал с наркопотребителями и помогал им выехать с территорий так называемых «республик». В первое время, несмотря на отсутствие лекарств, люди могли оставаться в родных городах и приезжать за препаратами в украинские больницы: «На программу ЗПТ многие люди приезжали из Луганска, например, в Лисичанск. Они на подконтрольную Украине территорию заезжали раз в десять дней, получали препараты ЗПТ и выезжали в Луганскую область неподконтрольную, домой».
Но когда в так называемых «ЛНР» или «ДНР» такие люди попадали в руки местных силовиков, они сталкивались с издевательствами. В частности, Алексею известны случаи, когда людей на долгое время запирали в подвалах без возможности принять лекарства (так же поступали с активными наркопотребителями, не давая им принять наркотики). Это приносило пациентам серьезные физические страдания, после которых люди соглашались на сотрудничество с МГБ (министерство государственной безопасности) так называемых «республик».
Алексей рассказывает, как одного из молодых людей с зависимостью сотрудники этого так называемого министерства заставили во время поездок в Украину фотографировать воинские части, номера служебных автомобилей и собирать другую подобную информацию: «Сотрудники «МГБ» даже ему дали специальный маленький фотоаппарат с флешкой. И вот он эту флешку прятал в тайник на улице, кто-то ее оттуда забирал, а ему клали дальнейшие инструкции в это место. За ним потом СБУ проследило, и мне даже показали видео задержания».
Мужчину арестовали, а потом суд отправил его на 13 лет в колонию. Обвинение запрашивало 15 лет тюрьмы, однако срок сократили из-за того, что он сотрудничал со следствием.
«Я был в шоке, — вспоминает Алексей. — Они пользуются тем, что человек в таком состоянии и ему нужна эта программа! После этого мы всем пациентам сказали переезжать на территорию, подконтрольную Украине. Потому что точно такое же было потом еще раз. Только там наоборот: в «ЛНР» поймали нашего пациента и сказали, что он агент СБУ. Я не знаю, был ли он действительно агентом. Но так получилось, что таких людей стали использовать спецслужбы. Причем и те, и другие».
И до войны, и после начала конфликта на Донбассе в Украине многие относились к ЗПТ с большим предубеждением — общество все еще дискриминирует наркопотребителей, рассказывает Алексей: «Но эта стигма во время войны проявляется в десятикратном размере. К обычному человеку вот так не придут и не скажут такое, как девушке в Рубежном, обычной девчонке. А как только они узнают, что она наркозависима, все, для них это не человек. Для них это не девушка, и с ней можно делать все что угодно. Не будет никакой ни моральной ответственности, ни какой-либо другой».
При этом Алексей, который сам находится на заместительной терапии и помогает другим пациентам, убежден, что наркопотребителей преступниками делают не сами наркотики, а наркополитика государства. По его словам, зависимость — это болезнь, которую необходимо лечить, но никак не наказывать за нее.
Метадоновая заместительная терапия, которую с 2004 г. применяют и в Украине, признана ВОЗ и ООН одним из самых эффективных методов лечения опиоидной зависимости. Одним из первых регионов в мире, который запустил программу ЗПТ, стал Гонконг в 1976 г. Спустя сорок с лишним лет работы программы в Гонконге, согласно данным ООН, более 70% потребителей медицинского метадона трудоустроены и ведут социально активный образ жизни. При этом среди участников метадоновой программы уровень ВИЧ-инфицированных удерживается на уровне 0,2-0,4% в год, что является крайне низким показателем для людей, употребляющих опиаты. Кроме того, с появлением программы ЗПТ эксперты ООН зафиксировали в Гонконге снижение уровня преступности среди людей, испытывающих сложности с наркопотреблением.
Аналогичные данные организация приводит и по другим государствам, открывшим программу ЗПТ. На сегодняшний день заместительная терапия есть во всех странах Америки, Западной Европы, во многих странах Восточной Европы и странах Балтии, а также в большинстве стран СНГ — за исключением России, Узбекистана и Туркменистана.
По данным Центра общественного здоровья Украины на 1 января 2021 г., в стране проживали 14868 пациентов ЗПТ. Каждый из них проходит один из 1497 курсов терапии, открытых в Украине. Из-за российского вторжения и оккупации под угрозой оказались, по меньшей мере, 179 групп в Херсонской, Луганской, Донецкой, Запорожской и Харьковской областях.
